Неточные совпадения
Буду свой крест до могилы нести!»
Снова помещик
лежит под халатом,
Снова у ног его Яков сидит,
Снова помещик зовет его
братом.
Смирно помещик
лежит под халатом,
Горькую долю клянет,
Яков при барине: другом и
братомВерного Якова барин зовет.
Левин положил
брата на спину, сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий
лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
— Нет, право забыл. Или я во сне видел? Постой, постой! Да что ж сердиться! Если бы ты, как я вчера, выпил четыре бутылки на
брата, ты бы забыл, где ты
лежишь. Постой, сейчас вспомню!
Тут,
брат, этакое перинное начало
лежит, — эх! да и не одно перинное!
— Это,
брат, веришь ли, у меня особенно на сердце
лежало. Потом надо же из тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты эту каскетку? — начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в то же время очень обыкновенную и дешевую фуражку. — Позволь-ка примерить?
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего
брата, больного тифом.
Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего
брата до дома: он так и умер в телеге.
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива,
лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух
братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Хотя обдорский монашек после сего разговора воротился в указанную ему келейку, у одного из
братий, даже в довольно сильном недоумении, но сердце его несомненно все же
лежало больше к отцу Ферапонту, чем к отцу Зосиме.
Этот несчастный, этот герой чести и совести — не тот, не Дмитрий Федорович, а тот, что за этой дверью
лежит и что собой за
брата пожертвовал, — с сверкающими глазами прибавила Катя, — он давно уже мне сообщил весь этот план побега.
Я теперь пока несколько времени с двумя
братьями, из которых один пойдет в ссылку, а другой
лежит при смерти.
— И не злодей, а привычка у тебя пакостная; не можешь видеть, где плохо
лежит. Ну, да будет. Жаль,
брат, мне тебя, а попадешь ты под суд — верное слово говорю. Эй, кто там! накрывайте живее на стол!
Когда карета Хлудова в девять часов вечера подъехала, как обычно, к клубу и швейцар отворил дверку кареты, Хлудов
лежал на подушках в своем цилиндре уже без признаков жизни. Состояние перешло к его детям, причем Миша продолжал прожигать жизнь, а его
брат Герасим, совершенно ему противоположный, сухой делец, продолжал блестящие дела фирмы, живя незаметно.
— Отчаянный народ казаки. Вор народ: где плохо
лежит, — у него живот заболит. И служба у них другая… Лехкая служба… За что нашего
брата сквозь строй гоняли, — им ничего. Отхлещет урядник нагайкой, и все тут. И то не за воровство. А значит: не попадайся!
Старший
брат в виде короля восседал на высоком стуле, задрапированный пестрым одеялом, или
лежал на одре смерти; сестренку, которая во всем этом решительно ничего не понимала, мы сажали у его ног, в виде злодейки Урсулы, а сами, потрясая деревянными саблями, кидали их с презрением на пол или кричали дикими голосами...
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с
братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами
лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди, в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то в первый раз слушал шум соснового бора…
Выписка его была обязательна для чиновников, поэтому целые горы «Вестника»
лежали у отца в кабинете, но кажется, что мой старший
брат и я были его единственными и то не особенно усердными читателями.
Я сразу и крепко привязался к
брату, мне казалось, что он понимает всё, о чем думаю я,
лежа рядом с ним на песке под окном, откуда ползет к нам скрипучий голос деда...
Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный
брат мой Максим умер и
лежал на столе в углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.
— Потому,
брат, дух. А она ведь как
лежит… К утру, как посветлеет, посмотри. Что ты, и встать не можешь? — с боязливым удивлением спросил Рогожин, видя, что князь так дрожит, что и подняться не может.
Император Николай Павлович поначалу тоже никакого внимания на блоху не обратил, потому что при восходе его было смятение, но потом один раз стал пересматривать доставшуюся ему от
брата шкатулку и достал из нее табакерку, а из табакерки бриллиантовый орех, и в нем нашел стальную блоху, которая уже давно не была заведена и потому не действовала, а
лежала смирно, как коченелая.
Андрей Федотыч был добродушный и веселый человек и любил пошутить, вызывая скрытую зависть Кишкина: хорошо шутить, когда в банке тысяч пятьдесят
лежит. Старший
брат, Илья Федотыч, наоборот, был очень мрачный субъект и не любил болтать напрасно. Он являлся главной силой, как старый делец, знавший все ходы и выходы сложного горного хозяйства. Кишкина он принимал всегда сухо, но на этот раз отвел его в соседнюю комнату и строго спросил...
— Так,
брат, в шкапу! Ты думаешь, может, дело обо мне в шкапу
лежало? так нет: сам своею собственною персоной в шкапу, в еловом шкапу, обитал! там,
брат, и ночевал.
Князь, выйдя на террасу, поклонился всему народу и сказал что-то глазами княжне. Она скрылась и чрез несколько минут вышла на красный двор, ведя маленького
брата за руку. За ней шли два лакея с огромными подносами, на которых
лежала целая гора пряников и куски лент и позументов. Сильфидой показалась княжна Калиновичу, когда она стала мелькать в толпе и, раздавая бабам и девкам пряники и ленты, говорила...
В комнате, куда он вбежал вслед за девушкой, на старомодном диване из конского волоса
лежал, весь белый — белый с желтоватыми отливами, как воск или как древний мрамор, — мальчик лет четырнадцати, поразительно похожий на девушку, очевидно ее
брат.
В помощниках у Ильи старый Вавило служит (тоже давно на кладбище
лежит) — вот,
брат, так кряж!
Лекарь вскрыл трупы и, ища в желудке отравы, нашел одну кашу; кашей набит растянутый донельзя желудок; кашей набит был пищевод, и во рту и в гортани везде
лежала все та же самая съеденная
братьями каша.
Анна подумала, что она хорошо сделала, не сказав Розе всего о
брате… У нее как-то странно сжалось сердце… И еще долго она
лежала молча, и ей казались странными и этот глухо гудящий город, и люди, и то, что она
лежит на одной постели с еврейкой, и то, что она молилась в еврейской комнате, и что эта еврейка кажется ей совсем не такой, какой представлялась бы там, на родине…
Надежда Васильевна Адаменко с
братом жила в городе в собственном кирпичном красном домике; недалеко от города было у нее имение, отданное в аренду. В позапрошлом году кончила она учение в здешней гимназии, а ныне занималась тем, что
лежала на кушетке, читала книжки всякого содержания да школила своего
брата, одиннадцатилетнего гимназиста, который спасался от ее строгостей только сердитым заявлением...
— Его.
Лежит мёртвый человек, а лицо эдакое довольное, будто говорит мне: я,
брат, помер и очень это приятно! Ей-богу, как будто бы умнейшее дело сделал!
— Ну,
брат, — сказал Алексей, — тесненько нам будет: на полатях
лежат ребятишки, а по лавкам-то спать придется нам сидя.
— Вестимо нужно, да взять-то негде: не всё же на барский двор ходить! Коли нашему
брату повадку дать к вашему сиятельству за всяким добром на барский двор кланяться, какие мы крестьяне будем? А коли милость ваша на то будет, на счет дубовых макушек, чтò на господском гумне так, без дела
лежат, — сказал он кланяясь и переминаясь с ноги на ногу: — так, може, я, которые подменю, которые поурежу и из старого как-нибудь соорудую.
Его
брат Терентий, робкий, молчаливый горбун с длинными руками, не мешал ему жить; мать, хворая,
лежала на печи и оттуда говорила ему зловещим, хриплым голосом...
Я
лежал и блаженствовал. Вася за мной ухаживал, как за
братом, доставал мне книги из шкафа, и я читал запоем. Старик Григорьев заходил по два раза в день, его пятнадцатилетняя дочка, красавица Надя, приносила печенье и варенье к чаю, жена его Анна Николаевна — обед.
— Хорошо — дальше будет… Когда верх возьмешь, тогда и хорошо… Жизнь,
брат Фома, очень просто поставлена: или всех грызи, иль
лежи в грязи…
— Точно, точно! Ай да Парфен! спасибо,
брат! Ну, ступай же поскорей. Двое больных есть, а остальных подберешь. Да строго накажи им, как придут осматривать больницу, чтоб все
лежали смирно.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина,
брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой
лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и учился не за морем, а в Московской академии.
— Вот здесь в кустах,
лежит рядышком с своим
братом.
Добрую старушку Аделаиду Ивановну, как только она получила известие о смерти
брата, постигнул паралич, и она
лежала без рук, без ног, без языка в своем историческо-семейном отделении.
Бывало, только крикнет Александр Княжевич: «Письмо от
брата!», как все мы сейчас окружали его дружною и тесною толпою;
лежа друг у друга на плечах, в глубокой тишине, прерываемой иногда восторженными восклицаниями, жадно слушали мы громогласное чтение письма; даже гимназисты прибегали к нам и участвовали в слушании этих писем.
— Что? Наработали? — злорадствовал,
лежа, Еремей, с приятностью встречая возвращающихся, словно побитых мужиков. — Ложись-ка,
брат, да полежи, мне земли не жалко!
В эту ночь, последнюю перед началом действия, долго гуляли, как новобранцы, и веселились лесные
братья. Потом заснули у костра, и наступила в становище тишина и сонный покой, и громче зашумел ручей, дымясь и холодея в ожидании солнца. Но Колесников и Саша долго не могли заснуть, взволнованные вечером, и тихо беседовали в темноте шалашика; так странно было
лежать рядом и совсем близко слышать голоса — казалось обоим, что не говорят обычно, а словно в душу заглядывают друг к другу.
— Пойдем, Васильевна, — заговорил он, — тутотка всё святые; к ним не ходи. И тот, что вон там в футляре
лежит, — он указал на Давыда, — тоже святой. А мы,
брат, с тобою грешные. Ну, чу… простите, господа, старичка с перчиком! Вместе крали! — закричал он вдруг. — Вместе крали! вместе крали! — повторил он с явным наслаждением: язык наконец послушался его.
В темном углу своей комнаты, она
лежала на сундуке, положив под голову свернутую шубу; она не спала; она еще не опомнилась от вчерашнего вечера; укоряла себя за то, что слишком неласково обошлась с своим
братом… но Вадим так ужаснул ее в тот миг! — Она думала целый день идти к нему, сказать, что она точно достойна быть его сестрой и не обвиняет за излишнюю ненависть, что оправдывает его поступок и удивляется чудесной смелости его.
Настя не слыхала, как кузнечиха встала с постели и отперла мужу сеничные двери, в которые тот вошел и сам отпер ворота своего дворика. Она проснулась, когда в избе уж горел огонь и приехавшие отряхивались и скребли с бород намерзшие ледяные сосульки. Увидя между посетителями
брата, Настя словно обмерла и, обернувшись к стене,
лежала, не обнаруживая никакого движения.
— Эх,
брат Костик! запроторил ты сестру ни за что ни про что! — начал было Савелий; но Костик, услыхав такой приступ, прикинулся спящим, ничего не ответил. Он
лежал, то злясь на сестру, то сводя в уме своем счеты с Исаем Матвеевичем, с которым они имели еще надежду при случае пополевать друг на друга.
— Кстати, я привез заячьи почки, — сказал дядя, — прикажи их достать из коляски, а другие
лежат в поле. Я подозрил русака недалече от дороги, как раз против Зыбинского лесного оврага. Пошли за ним Павлушку с ружьем. А знаешь ли, — прибавил он, — вместо Павлушки, пока коляску еще не отложили, возьмем ружья и поедем,
брат, вместе с тобою!
Так как ближайший и наиболее удобный путь в Елизаветград, корпусный штаб дивизии, в которой первым полком состоял кирасирский Военного Ордена,
лежал через Киев, то заветным двум повозкам пришлось снова сослужить службу, увозя нас с отцом,
братом Васей и тремя нашими слугами в Киев.
Птицы и прочей живности, по методу маменьки покойницы выкормленной, равно и прочего всего, было в изобилии; оставалось накупить вин и всего нужного, и я был в состоянии все это сделать: денег хотя издержал много, но
брат Петрусь должен мне был более того, и векселей от него
лежит у меня за пазухою.
Не мудрено, разумеется, проскакать во всю конскую прыть по чистому полю; но ежели вам скажут, что на дороге в разных местах
лежат и спят ваши
братья, которых вы можете растоптать, то, конечно, вы поедете несколько осторожнее.